Так хороша была эта невозможная ночь откровений и так же бессмысленна, как вся красота вообще.
– Ну что, оставим здесь Манечку? – спросила Лиля наутро, с трудом выбравшись из каюты, тесной даже для одного пассажира, не то что для двух, но достаточно просторной, чтобы вместить их общую детскую фантазию: идеальную девочку, вымышленную подругу Манечку. Шаркнула на прощание дорожной сумкой по всем углам-выступам, потянулась, чтобы запереть за собой дверь.
Вера мягко отвела ее руку:
– Не запирай! Как можно оставить Манечку? Жизнь-то не кончилась. Мечта пригодится! Может, мы еще съездим куда-нибудь. Все вместе.
Театр, то есть жизнь
Дима Бульонов не сразу понял, что любит театр.
Хотя были звоночки, были. Еще до школы, еще в маловразумительном возрасте, когда ему было пять лет, подруга мамы взяла Диму вместе со своими взрослыми детьми – школьниками второго и третьего классов – в Театр имени Кирова. Так театр назвала мама, но ее подруга сказала:
– Мы пойдем в Мариинку.
Наверное, мамина подруга передумала и повела их всех в другой театр, не тот, куда собирались вначале.
Они долго ехали на автобусе, теснясь втроем на одном сиденье, а дочь-третьеклассница стояла чуть поодаль и делала вид, что не имеет к ним никакого отношения. Они пережили неприятную суету в гардеробе, где толпились и толкались взрослые, а дети смирно, как им велели, сидели на скамеечках, почему-то не деревянных, а бархатных сверху. Дима нигде таких скамеечек не видел, мамино выходное платье было из бархата, и она не разрешала Диме трогать мягкий ворс, чтобы не помять. Детей маминой подруги заставили переобуваться, но Диме переобуться было не во что, он пошел так.
Они сидели, как сообразил Дима, на самых лучших местах: выше всех. Хотя до потолка все равно оставалось еще далеко. Потолок выглядел даже красивее, чем в Эрмитаже: там, держа за руки пухлых голых мальчиков, водили хоровод красивые тетеньки с добрыми лицами. Внутри хоровода висела огромная люстра, похожая на фонтан, но наоборот. Она сверкала брызгами вниз. Потолок оказался, пожалуй, прекраснее всего, что до сих пор видел Дима.
– Сейчас занавес поднимут, – прошептала мамина подруга и соврала, как вечно врут взрослые. Занавес не дрогнул.
Он был как несколько фонтанов, неподвижных. Запомнить его оказалось сложно: занавес был для взрослых. Но Дима запомнил: сияющие струи в центре, голубые с золотом завесы и длинные языки рождающихся струй меж ними.
Мама сказала, что он смотрел балет «Конек-горбунок», пока Дима рисовал занавес пальцем на кухонной клеенке. Но он не смотрел! Он смотрел и слушал! Потому что, еще до того как уехал вверх этот занавес с языками, зазвучала музыка. А уже после на сцене принялись бегать, прыгать и красиво кружиться странно одетые взрослые. Эти взрослые ему нравились, они выглядели неопасными и добрыми, как тетеньки из хоровода на потолке. Может быть, они даже хорошо относились к нему, к Диме!
Но музыка была еще лучше, она обнимала, утешала и смешила.
В антракте Дима плакал – он не хотел уходить, и мамина подруга с досадой сказала:
– Ладно, не пойдем в буфет в фойе. Останемся без пирожных, если уж Дима так категорически против.
Сын маминой подруги хихикнул, но взял Диму за руку и прошептал:
– Не бойся! После антракта они опять затанцуют! Я раньше тоже боялся, что все сразу кончится.
А взрослая третьеклассница, рассердившись из-за пирожных, больно и незаметно ущипнула Диму.
Дима был так счастлив тем, что они остались на своих царских местах, так ждал второго действия, так внимательно следил, как медленно гаснут огоньки грандиозной люстры-фонтана-наоборот, что, едва зал погрузился в полумрак, уснул. От счастья, от ожидания счастья, от утомления счастьем.
Больше мамина подруга Диму в театр не брала.
А потом папа уехал в командировку и не вернулся. А мама решительно сказала, что не надо спрашивать про папу. И тем более про театр. А еще тем более – про мамину подругу. Театра больше не будет. Мама сказала:
– Хватит, накомедили уже! Я такого театра на две семьи не потерплю!
Театра не было долго.
Но когда Дима учился в шестом, если не в седьмом классе, их всех повели в ТЮЗ.
В этом театре не было скамеечек, обитых малиновым бархатом. Не было фонтана-люстры и занавеса с языками. На сцене не прыгали, не танцевали, на сцене – говорили. Дима догадывался, что на сцене не дети из книги по внеклассному чтению, а взрослые, изображающие детей. Но часто забывал, верил: это на самом деле Том Сойер или Бекки Тэтчер. И побежал к сцене, не дождавшись конца спектакля, чтобы сказать Тому Сойеру, какой тот классный, и что теперь Дима обязательно прочитает книгу про него.
Он не помнил, как ехали домой, лишь то, что классная руководительница почему-то на него кричала. Дома он попытался рассказать про театр, но мама велела идти спать – и он пошел.
Школа доставляла неприятности. Одноклассники дразнились, учителя (правда, не все) ругались на Диму. Но в восьмом классе на уроке черчения выяснилось, что Дима может нарисовать практически идеальный круг без циркуля и правильный овал без построения. Учитель хвалил Диму, одноклассники просили помочь с «домашкой» по черчению. Дима поступил в чертежное училище и по окончании устроился на работу в большой проектный институт. Мама без конца повторяла:
– Не думай, что это твой отец помог с проектным институтом!
Так Дима понял, что – да, именно отец и помог. Они изредка встречались, пусть отец и не говорил, что поспешествовал с работой, а может, стеснялся говорить при бывшей маминой подруге. Она почему-то всегда присутствовала на встречах.
В проектном институте было лучше, чем в школе или училище. Никто Диму не щипал, никто не смеялся над ним открыто. А если смеялись за спиной – ну что же, он догадывался, но когда не в лицо, это нестрашно.
Первый год он осваивался на новом месте. Поначалу опасался, что сделает что-нибудь не так, на него накричат и уволят. Напрасно боялся – им были довольны, ведь Дима еще и в подшефный колхоз, и на овощебазу ездил безотказно, плюс к правильным овалам.
А на второй год работы нечаянно выяснилось, что в проектном институте есть свой театр, пусть самодеятельный, пусть выступает на корпоративных праздниках только три раза в году. Но выступает же! Дима посмотрел два спектакля: про овощебазу и про восстание на броненосце «Потемкин». Это было несколько хуже того, что он видел в ТЮЗе в шестом классе и в Мариинке до школы, но все же –